Стихи о поэзии

Стихи со мною жили без поклонов.

Стихи со мною жили без поклонов,
И я жила стихами без фанфар,
Чтоб это равнодушие запомнить,
И прятать от чужих бесценный дар,

Он принимал беспомощные роды,
И вел через пустыни и снега,
Мирил меня с бессмыслицей работы,
Чтоб праздности довериться могла.

Встречать у моря тихие рассветы,
И засыпать под шум тяжелых волн,
И уносить с собой свои секреты,
Как будто ты не труженик, а вор.


Поэт обязан отозваться.

Поэт обязан отозваться
На каждый вдох своей страны,
И рамкой гневного абзаца
Все недомолвки устранить,

Он где-то там, за тенью окон,
За светом улиц и дорог,
Один в молчанье одиноком,
Судьбы не признанный пророк,

Он критик почестей и славы,
И непрерывной лжи властей,
Срывал бесправия отраву,
И гуманизма видел свет.

Он сохранял и часть, и волю
Немногих тех, кто вопреки
Дубинкам, обагренным кровью,
На площадь нес свои стихи.

Он, оставаясь незаметным,
Со всеми шел, сомкнув ряды,
И гулкой поступью столетий
Тиранов рифмами давил.

Поэт, тебя всегда боятся,
Ты неподкупен и упрям,
То в маске бедного паяца,
То Гамлет недостойных драм,

И целью наполняясь главной,
Народу правду говорить,
Строкой возвышенной таланта
Труби свободу и гори!


И нужен ли тебе его совет

Конечно, надо с кем-то говорить.
Кого-то в оппоненты назначая,
Но чаще нас устраивает спринт
Немого одинокого мычания.

Кто он, всегда идущий за тобой,
Всегда готовый внять или поспорить,
С кем рифмовать приходиться любовь,
И передать кому частичку боли,

Возможно, это друг или сосед,
Но вечно занятой до омерзения,
И нужен ли тебе его совет,
Когда тебя настигло озарение.


Из чужого окна непогашенный свет

Что еще напишу, перед чем преклонюсь,
И о чем написать не забуду,
Есть у сущего суть, этой сути боюсь,
Этой сутью пронизан рассудок.

Я в долгах, как в шелках, в пересчете запутаюсь,
Начинать и заканчивать выпало мне,
Но смешно измерять бесконечность минутами,
Даже если минут гениальнее нет.

Как-то им не до славы в моем щебетанье,
Эта мощь, эта сила сама по себе,
Удивляйся, поэт, и к тебе не пристанет
Из чужого окна непогашенный свет.


Поэт поэту говорит.

Поэт поэту говорит:
Как вечер красками горит,
И как прозрачен цвет зари
Над светлым контуром земли!

А тот прищурится слегка
На кучевые облака,
На лес за далью голубой,
И пробурчит: Само собой,

Вот если б ты нашел ответ,
Зачем прекрасен этот свет,
Когда невидящий молчит,
Когда неслышащий кричит.

Кто рассказал бы им об этом,
Когда б немы были поэты?
А тот другому возразил,
Как тих полуночный залив,

Луны неспешное движенье,
Воды зеркальной отраженье,
Давно погашены огни,
На берегу лишь мы одни.

Поэт задумался: Зачем
Нам этот полумрак ночей,
И одинокий желтый глаз,
Никто ответа нам не даст.

А тот уже бежал к воде,
Чтоб ближе быть, вставало где
Лазурной узкой полосой
Светило собственной красой.


Как тебе живется с быдлом.

Здравствуй, гений, как ты тут,
Как тебе живется с быдлом,
Хорошо, а вдруг поймут,
Или чем нибудь обидным
Без разбора запульнут.

Мы же все когда-то были
Просто телом, без рефлексий,
Без особенного пыла,
И намного было легче,
Чем тебе сейчас без тыла.

Что ты, целостность литая
Совокупных чутких ядер,
Образованность крутая,
Альфа яркая в плеяде,
Что последняя сгорает.

Трансценденцией и смыслом
Призван темень озарить,
Изнутри зажечься искрой,
Отодвинуть холод зим
И погаснуть не без риска.

Синтез, творческий феномен,
Сноб в печальной перспективе,
Критик строгих экономик,
И стабильно прогрессивен,
Но удел совсем не многих.


Нет, мы не дураки.

Нет, мы не дураки,
А просто мы - другие,
Как в залежах руды
Песчинки дорогие,

Как редкий самоцвет
Уральских камнепадов,
Как аномальный свет
Зарытых кем-то кладов.

Мы в клеточках таблиц,
Оставленных пустыми,
Не найденных частиц
Молекулы простые.

Случайности каприз
Без цели и без смысла,
Как непонятный риск,
Экперимента искра.

Всего лишь для того,
Чтоб гранью незаметной
Могильники из слов
Сверкнули чем-то светлым.

***
Будь первым, впереди других,
Будь глух к рукоплесканьям их,
И только друг твой закадычный
Приятен с тезисом критичным,
И честен в помыслах своих.


Язык мой - враг мой или нет,
Мне до сих пор не ясно,
Хранить молчания обет
Пожалуй, безопасней.

Язык нам отдан на износ,
В нем временность и вечность,
Иду в него, как на допрос
За слабость и беспечность.

Несу ненайденный ответ
Для мудрых и досужих,
Впечатав в серый трафарет
Непонятые души.

Намеки трудно от хвалеб
Порою отличать,
Язык - и голод мой, и хлеб,
Я не могу молчать.


Интернет и Пушкин.

Однажды как-то Пушкина спросили
Чем для него явился интернет,
Ему со славой внутренней в России
Не лишним был международный свет.

Изнеженный от царственной опеки,
Хранил порывов высоту и честь,
А тут его никто и не заметил,
Ну разве что услужливый Дантес.

Напрасно в предвкушении дуэли
Поэт наш чистил острые клинки,
Дантес был модератором не деле,
Нажал и стер его великие стихи.

Не осознав всей ценности поэта,
Лишил отчизну доблести такой,
Гореть свободой сложно в интернете
Противника не видишь под рукой.


Увези по рани к морю.

Ну, давай, поэт, возьми
Из угла подрамник новый,
И мольберт твоей весны
Будет солнцем разлинован,

Распакуй коробку красок,
Чуть нежнее голубого,
Раствори кедровым маслом
Просыпающийся город,

Увези по рани к морю,
Вдруг разбуженному шумом,
Сосен выцветшие кроны
Освежи от зимних шуток,

Оглуши нарывом почек
Ломкость ветреной осины,
И портрет почти закончен,
Получилось, как просили.

Стихи о любви.

Расставались и смело, и гордо.

Так и ждем все какого-то чуда,
А оно не свершиться само,
Игнорирует нас почему-то
Даже этой последней весной,

Ничего не подарит в дорогу
Не напомнит никак о себе,
Будто не было этих уроков,
Чтобы тут наконец-то осесть.

Все какие-то дали и смыслы,
И простой постоянства испуг,
Осужден и впоследствии выслан,
И обрублен единственный сук,

Романтичностью сыты по горло,
А жалеть не приучены вскользь
Расставались и смело, и гордо,
А вот встретиться не довелось.


Басня про мартышку


Прожив свой век в уютном зоопарке,
На старости его покинула Мартышка,
Решив, что творчеством заняться ей нелишне,
Чем продолжать смердить на Петроградке.
Отправилась поутру в Летний сад,
Решив, что басни будет там писать.

Крылов к тому же был ее знакомым,
И восседал в кругу своих зверей,
В тени распространившихся ветвей
Найти местечко тут же повезло нам,
Достав необходимый инструмент,
Осталась ждать особенный момент.

Ворона, видит, скачет с сыром в клюве,
На ель взлететь, пожалуй, тяжело,
Как в басне, взгромоздиться ей должно,
Но лесть она все также любит,
Поближе присоседилась к искусству,
Чтоб проглотить халявную закуску.

Мартышка ей: Голубушка сестрица,
Как можешь ты со всем мириться,
Ужель не светик больше ты, не птица,
При дележе таком на долю согласиться,
Имела бы хоть чуточку ума,
И всем куском одна владеть могла.

Голодный Волк услышал их беседу,
И нет бы разобраться для порядка,
Не смог сдержать звериные повадки,
Сыр выхватил и тут же отобедал
И, уходя, возьми да и скажи,
Что сад теперь ему принадлежит.

С ним не посмел поспорить Муравей,
Он был не по размеру справедливым,
И не любил бездельниц легкокрылых,
Но только произнес в ответ,
Что труд далек от благородства,
У муравьев с людьми так мало сходства.

Тут Моська с поводком гуляла мимо,
Что до слонов, не принято у нас,
А лаять каждый, кажется, горазд,
За шавкину укрывшись спину,
Качать из-за угла свои права,
И свой кусок сподобиться урвать.

В товарищах таких согласья не найти,
Как раки, лебеди да щуки,
Но это все лишь баснописцев шутки,
Пруд в парке смог устроить всех один,
И гладью, и глубокой тиной,
И все прекрасно поместились,

И Журавлю лягушек перепало,
А Волк ему за то, что вынул кость,
Доход за между прочим преподнес,
Постройку в виде ресторана.
Ну как тут осуждать за взятки,
От блюд отказываться знатных.

Вот Свиньи разлеглись под Дубом,
И Ворон там сидит среди ветвей,
Ворчит на наших нынешних детей,
Учиться, видите ли, стало им не любо,
Все им бы слушать песни, да поп-корн,
Но не в коня, как видно, корм.

Мартышка скоро сочинять устала,
А тут случайно в зеркало взглянув,
И рожу не признав свою,
Вдруг снова вспомнила про старость,
Уж лучше в зоопарк вернусь-ка я,
Пусть будет клетка, но зато своя.

Стихи о себе

Не начать теперь уже сначала.

Надо мне сказать тебе такое,
Что придумать трудно на ходу,
Я давно не виделась с тобою,
И весну встречала не одну,

Убегала в нежные рассветы,
Задыхалась от красивых роз,
Но тебя запомнила последним,
Как немой, не заданный вопрос,

Убедил несдержанной усмешкой,
От тебя ничто не ускользнет,
И заколка в волосах небрежных,
И никак не спрятанный живот,

Видишь, не ждала и не мечтала,
И сама карабкалась со дна,
Не начать теперь уже сначала,
Но простить не поздно никогда.


Я друзей никогда не искала в беде.

Я друзей никогда не искала в беде,
Я вообще никого не искала нигде,
Я одна прошагала свой тягостный путь,
Никого никогда не пытаясь вернуть,

Я всегда говорила, как будто себе,
Обвиняя во всем не кого-то, а всех,
Оправданий для них никогда не ища,
Никого никогда не стремилась прощать.

И на каждом таком беспристрастном суде,
Не хвалясь правотой никогда и нигде,
Находила ошибок своих череду,
Чтобы где-то не встретить другую беду.


Мое сорок пятое.

Мое сорок пятое,
Забыли уже и не ищем,
Войной не запятнанное,
Потерянное на пепелище,

Рожали нас девочки,
Голодной годины хлебнувшие,
Менялись на мелочи,
Победой себя обманувшие,

Росли мы дичками
Пугливые, грязные, тощие,
И детство искали
На пустырях безотцовщины,

Живем-доживаем
Душою все те же подростки,
И тихо прощаем
Жестокой поры отголоски.


Мне б дождаться весны.

Тщетно мысли пытаюсь собрать воедино,
Безрассудство крадется кошкой утрат,
Вечера в феврале еще кажутся длинными,
Еще тонкий ледок на окне по утрам,

Подниматься не хочется, хочется выспаться,
И на свежую голову все уяснить,
А ночами стихи превращаются в исповедь.
Мне б с ума не сойти, мне б дождаться весны.

А весна будто что-то и вправду изменит,
Замки дымной надежны рассыпятся вновь,
Нерадивой хозяйкою кажется время,
А земной распорядок все так же суров.


Я столько лет все числюсь ученицей.

Писать стихи, а завтра на экзамен,
Одна из тех плохих моих примет,
Когда я точно знаю, что не знаю,
А вдруг счастливый вытяну билет.

Экзамены, пожалуй, это - мелочь,
Итог, черта, традиция, устав,
Но не понять, куда уходит смелость,
Меня на растерзание отдав.

Нет, не боюсь я менторской десницы,
Не страх, а грусть нависли словно плеть,
Я столько лет все числюсь ученицей,
Когда же мне случится повзрослеть.


Вколыхнулось что-то давнее.

Всколыхнулось что-то давнее
От твоих тяжелых слов,
Те далекие свидания,
Та забытая любовь.

Задрожали теплой влагою
На глазах воспоминания,
И застыли над бумагою
Неоткрытые признания.


***
Не жди звонка. звонить не буду,
Не думай, чтобы мне сказать,
Помой вчерашнюю посуду
И завались пораньше спать,

Проснись и бодрым, и веселым,
И чай поставить не забудь,
Иди в пальто демисезонном
И отработай как-нибудь.


***
А вдруг кому-нибудь понравлюсь,
Допустим в скобках, просто так,
И стать причиной жестких правил,
За даму опустить пятак,

Сойти с автобуса помочь ей,
Беседой легкой оживить
Еще такое непорочное
Взаимодействие любви.

Увидеть стыд, и не заметить,
Услышать ложь, и не понять,
И в незначительном ответе
Что-то такое передать.



В будущее я почти не верю.

Забываются, тускнеют лица,
Образ Родины далек и нем,
Кто уходит. чтобы возвратиться,
Мне назад дороги нет.

Миллионы ищущих признанья,
Хватит ли на каждого тепла,
Я, наверно, едкая и злая,
Нелюбимой дочерью была.

Идеалы веком пересмотрены,
Исчерпав вчерашнее до дна,
Счастье не нуждается в комфорте,
Счастью мерка новая дана.

В будущее я почти не верю,
Но в своих суждениях вольна,
Недостаточно и нашей эры,
Чтобы слово вычеркнуть - война,

Нам не избежать кровопролитья,,
Не спасет ничья святая ложь,
Родина, в дыму таких событий
Ты меня на подвиг позовешь.


А у нас все вчера и в прошлом.

Как-то нас закрутило датами,
Светскими и библейскими,
Юбилейными агрегатами,
Не оправданными, но вескими,

Чуть отдышишься, снова праздники,
Напрягают на тосты, проповеди,
Календарные цифры красные,
Как на якоре, как на стопоре.

Валентины там, всякие Марты,
Пожелания странного счастья,
Но зато покупаем подарки,
И обиды, хмелея, прощаем.

А обид накопилось столько,
От указов, реформ, Конституций,
Что пора уже, что пришло нам
Делать новую революцию.

А у нас все вчера и в прошлом,
Так на кладбище и живем,
Но зато по-российски дотошно
Мы историю познаем.


Не жди даров от мерзкой непогоды.

Не жди даров от мерзкой непогоды
Когда растает залежалый снег,
И половодьем обездвижет город,
И сразу всем напомнит о себе,

Заветренный в дворовых переходах,
Дыша помоек затхлым сквозняком,
Разбередит отчаявшийся холод
Нагрянувшей капели перезвон.

А ты найди прореху меж домами,
Где яркий солнца задержался свет,
Чтоб от прямых и точных попаданий
Размяк бы на секунду и ослеп,

Чтоб ощутил живительную силу
Весеннего разброда в головах,
И увлекаем в будущее с ними,
Преодолел бы леденящий страх.

Стихи о природе.

Перегреты липким зноем.

Ветра нет, закат усталый
Окунет в заливе вечер,
Зашипят фасады зданий,
Но не будет им полегче,

Перегреты липким зноем,
Им укрыться даже негде,
Пересохший след газонов
Запечатают в проспекты,

Их асфальтовая лента
Вместе с запахом гудрона
Захлестнет удушьем лето,
Изнуряющее город.


Неужели февраль.

Неужели февраль краснощекий
По сугробам выводит лыжню
И к весне с торопливым отчетом
Не один раз подъедет на дню,

Отвечает за уровень снега
И за качество гулкого льда,
За туманную изморозь с неба,
И за тонкий загар иногда,

Но зато стопроцентно повсюду
Отбеленных полотен равнин
Тишиною промозгло-простудной
Над заливом как будто парит,

А лесная от снега усталость,
Отстоявшая за зиму срок,
Суетится слегка перед стартом,
Если это похоже не спорт,

Но ещё подготовка, и время
Не торопит своих бегунов,
На проталой у дома сирени
Безрассудно зеленый проклёв.


На мостах чугунных укачает.

Черен день балтийского приморья,
Тесен фар слепящий серпантин,
Ощупью крадется, кошкой черной,
След в ночи почти не различим.

Серостью обуглится к полудню,
В окнах раздражающий призыв
Перельется сутолокой людной,
В незаметной спрячется грязи.

Загрустит в снегу осиротело
Черный лист рябины городской,
Удивит художеством настенным,
Вымоченным плесенью насквозь,

Льдом заиндевевшие причалы
Невской засыпающей волны
На мостах чугунных укачает,
Подарит рождественские сны


Прищурюсь солнышку.

Прищурюсь,солнышку кивая,
Сегодня теплое оно,
С того, совсем другого края
Слепящим стеклышком плывет,

Над Финским вымытым заливом,
Над чашей,опрокинув синь,
Развечерелось в небе зимнем,
В черте прибрежной полосы,

В еловой кромке разбежалось,
Ушло в желтеющий песок,
Уютным отраженным жаром
Природу провожая в сон,

Но тянет облачностью серой
В ещё приветливую гладь,
И ветром с моря, холод сея,
Возьмется льдинами кидать.

Весной опаснее всего.

1.
Еще не знаю, чем закончится мой рассказ. Но начало уже есть. Лето на Балтике короткое, в город возвращаться было некуда, пригородная дача, где на старом диване можно было перекантоваться, так и простояла пустой, никто из владельцев ее не приехал, если они и были. Hа тот случай, если приедут, решила поселиться в гараже и чувствовала себя совершенно независимо.
Теперь не надо было бояться комаров и муравьев, быть осторожной с осами, но ночами было просто холодно. Ветер выдувал сквозь щели какое не есть тепло, и с рассветом я уже была на ногах. Осень завораживала и отдавала непостижимой грустью.
Первым делом иду к воде, отсюда хорошо видно, на западе бескрайность морских просторов, а на востоке, как наступает по берегу и расселяется Петербург.
Здесь я проживу до глубокой осени, до зимних месяцев, до темных круглосуточных воспоминаний и разочарований в не сложившейся семейной жизни, подружусь с бродячими собаками и котами, брошенными после дачных разъездов, всю их сиротскую долю ощущая на себе.
В городе теперь было и опасно. Рассказывали, что ездят по улицам боевые ребята и убивают стариков. Все адреса у них есть, и поймать их трудно, и никто не ловит, потому что некому заявлять. А может быть и так, что втайне спасибо им говорят, тяжело ведь с ними, с больными инвалидами, маразмическими старухами.
Вдоль берега прибоем нанесло всякого мусора, доски и обрезки пригодятся для костра, море тихое, немного усталое после вчерашнего шторма. Небо даже голубоватое, а чаек почти не видно. Летом они шумные, суетливые. Иногда попадаются очень крупные, альбатросы, со зловеще черными крыльями, полет такой птицы напоминает орла. Какая осанка невозмутимая, но никогда не замечала среди них птенцов или старых.

2.
У костра мне нравилось сидеть ближе к ночи, когда на жарких углях можно было разогреть еду и вскипятить воду на чай. Пламя требовало постоянного внимания, но не в смысле пожарной безопасности, вокруг был дикий песчаный пляж и торчали каменные глыбы, а необходимо было следить за процессом сушки мокрых бревен, собранных на берегу, переворачивать их и подталкивать в огонь. Эти горели лучше, пропитанные горючими смолами и соляркой, чем те, что из леса, заболоченные и трухлявые березовые пни.
Ночное бдение начиналось после захода солнца или судя по облакам, расцветка которых постепенно чернела, сливаясь с морем. И заканчивалось лунным мельканием среди растерзанных лохмотьев дневных испарений и вечного недовольства, с которым это огромное пространство могло заявлять о себе. Покорные сосны склонялись и молчали, затаив желание однажды выпрямиться во весь свой гигантский рост и показать мощь свою и красоту, и что они ничем не хуже. Но следующее утро ничем не улучшалось, ветер дул как всегда в одну сторону, и им, бедным, так и не получалось разогнуться, но однобоко обрастать хвоей и корежиться.
Гараж мой постепенно утеплялся плакатами, коробками и ящиками, натасканными мною с санаторских помоек, подрастал черный котенок, подброшенный еще летом, ежиха здесь же растеряла свое потомство, рассчитывая на зимний приют. Колючие серенькие комочки были интересной игрушкой любопытному коту. Сбегались и мыши, по старой памяти знавшие о теплом ночлеге, но кошачий запах отогнал их в другое место. Вороны, вначале крикливо шумевшие, смирились и подходили близко к воротам склевывать остатки пищи. Они быстро привыкли к моему пребыванию и приветствовали всякий раз, когда я возвращалась из недолгой отлучки.
Население Петербурга по численности такое, как Дания, 5,5 миллионов, а стариков в Питере больше половины того, не считая приезжих студентов. И почти все инвалиды, мало того, что социалки никакой, так травят их непонятными лекарствами, и существует якобы негласная разнарядка, старше 60 в расход, материал, не подлежащий восстановлению. В Дании, говорят, все по-другому. Но в Данию я, конечно, не поеду.

3.
Огонь костра привлекает многих. Уже одно то, что он горит в ночи, и с берега его далеко видно, наверное, также как мне виден Кронштадт, освещенная гряда дамбы и маяк на Лисьем носу, и мерцает одиноко, он привлекает своим теплом одичавших собак и романтичных пешеходов. Если на лодке в тихую ночь проехать вдоль прибрежной полосы, то таких светлячков можно увидеть десятки, все они случайные и печальные, как чьи-то затухающие души в своем последнем пристанище. И тогда начинается беседа, даже без слов, погреть холодеющие руки, подбросить кочерыжку, вспомнить что-то для себя далекое и неповторимое и снова уйти в темноту.
Здесь никогда не бывает страшно, боязно, что могут быть плохие люди, и если даже такие сюда попадают, то мгновенно перерождаются, очарованные зрелищем воды, неба и свободы. Для горожанина, выросшего из коммуналок, из колодцев и дворовых арок, из затхлых подъездов и улочек с односторонним движением, приехать сюда в любое время года всегда праздник.
Пришел пес и лег у костра, серый от грязи и с клочьями свисающей шерсти. Обычная толстомордая дворняга, но какая деликатность. Ведь было ясно, что хочет есть, и что ноги еле приволок, его разморило от тепла и он задремал, успокоенный, что хоть на какое-то время обрел хозяина, кому-то может продемонстрировать свою преданность. Миска с супом ему явно не помешала. Завтра он встретит меня, как старого друга, подбежит и лизнет в руку, и сделает вид, что сильно торопится, тем более, что впереди его поджидала стая таких же заморышей, отправлявшаяся на охоту. Численность моих иждивенцев прибавилась, зато какое чувство защищенности сразу возникло.
Тамара и Володя приезжали на залив регулярно. В свои восемьдесят они уходили далеко, к заросшей бухте, сопровождаемые, таким же старым, черным пуделем-лакомкой. Но однажды они пришли без него. Пуделя схоронили где-то в лесу, и надо было выпить, как полагается в таких случаях. Водка нас разговорила, и я призналась, что пишу стихи, пришлось читать, перекладывая листы исписанной черновой бумаги и без очков почти не разбирая почерк. В следующий раз я их встретила с тележкой, на которой в коробке была печатная механическая машинка, и не лень им было тащить такую тяжесть, стихи мои им, видно, понравились.

4.
Снег шел неделю, белый и пушистый, и каждый день надо было расчищать тропинку, которую потом утаптывали собаки.
Залив медленно зарастал развороченными бурей льдинами, и, как по горам, не дожидаясь ледостава, поползли рыбаки в камуфляжных бушлатах, уходившие всегда далеко к сильной воде.
Речка в камышах поднялась и бурлила, не давая устью окончательно затянуться, и разрушала все мои переправы, для которых я приспосабливала подручный материал, старые железные кровати, щиты и каркасы, все что можно подобрать на берегу. Во всем обвиняя реку, я и мысли не допускала, что кто-то мог специально приходить и разбирать мои сооружения. Как-то смотрю, копошится в реке дед в высоких резиновых сапогах, с шестом. Оказывается, ночью по реке шел сиг с залива на нерест и мои мосты ему мешали. Удивительное самоотречение, обратно он уже не мог возвратиться по мелководью и погибал там, сбрасывая икру чуть ли не в лужи. А дед рыбой так и не угостил.
В Спарте стариков сталкивали со скалы, а недоношенных отдавали зверям. В Дании ни чуть не лучше, даже если говорят о заботе и лечении, это все слова. Ни за какие деньги никто, если он не родственник, не будет ухаживать за больным. Немощь, она ведь агрессивна еще, она ревнива и эгоистична, она требовательна к своим благодетелям. А в окружении таких же беспомощных и дряхлых еще быстрее наступают депрессия и мысли о смерти.
Стоявшую в гараже коптильню приспособила под камин. Железные баки без дна,один в один, на ножках, быстро нагревались и были безопасными. Азбестовая труба немного коротка, и дым стелился у самой крыши. Рыбу лучше коптить на ольховых ветках, больше дыма, но река замерзла, а рыбаки возвращалисьи другой дорогой, уж я-то знала, что рыба у них есть.

5.
В прошлом году зима была почти бесснежная, на лыжах так и не пришлось покататься, зато с интересом посмотрела соревнования на буерах по зеркальному льду Финского залива. Это не каждый год бывает, все из-за снега, самодельные рамы с коньковыми полозьями и под парусом по снегу не скользят. А по чистому льду, обдуваемому постоянно ветерком, можно легко добираться к самым отдаленным местам рыбного лова, что намного легче, чем тащиться во всем снаряжении несколько километров. Видимо, такой спорт, вначале как способ передвижения рыбаков, зародился здесь, на Балтике, во времена Петра 1.
На этот раз все было гораздо современнее и на высоком техническом уровне, во всяком случае паруса были изготовлены профессионально и разноцветно. Спортсмены были не так уж и молоды и все сплошь иностранцы, из Норвегии, Швеции, Финляндии, даже из Англии, на русском говорили исключительно девушки, видимо, переводчицы. Батуринский мотель на берегу, бывший корпус кардиологического санатория, который они оккупировали под ночлег, стоил в сутки около пяти тысяч рублей, это размер моей пенсии в месяц, а они могли себе позволить пожить так недельку на всем готовом. Потом, позже хозяйка, я имею ввиду, жену Лужкова, прикупит полуразвалившийся пансионат по-соседству "Взморье" и сделает его учебным буерным центром.
Двигаются такие зимние яхты вне определенной трассы и направления, на старте засекают время и включают спидометр со счетчиком километров, и катайся сколько захочешь, финиш будет выведен с помощью расчетов. Зрелище великолепное, особенно в ясный солнечный день.

6.
К своей нищете я привыкала с детства. И когда жила с бабушкой в деревне, и когда приехала в город. Мне не хотелось уезжать, я любила нашу речку, наш огород, лежанку в сырой землянке и маленькое окошечко на дорогу, служившее нам окном в мир. У нас была корова, курица и петух. И нас было трое. Тогда я не понимала вкуса парного молока, мне хотелось хлеба. За ним с шести часов утра все стояли в очереди, а я, чтобы съесть небольшой довесок к буханке, положенной в одни руки.
Зимой, когда вообще было туго с питанием, надо было платить налоги натуральными продуктами, молоком, сметаной, маслом и яйцами. Все это бабушка начинала собирать задолго до сдачи. Мы ходили вокруг и смотрели на эти предназначенные государству продукты, масло сливочное я видела впервые, холод все-таки помогал их сохранить, а к голоду мы были привыкшие.
В Ленинграде я училась вначале в техникуме с общежитием, стипендия была 18 рублей, это получалось по пятьдесят копеек в день, как раз на комплексный обед в столовой. Но я экономила. Утром, идя мимо булочной, я покупала четвертинку ржаного хлеба на завтрак, и запивала водой из-под крана, а на перемене мы таскали из столовой бесплатный хлеб и горчицу со столов, садились где-нибудь в аудитории, намазывали и ели не морщась. На обед я брала только первое, половинку. А еще нас здорово выручали бутылки. И тогда мы с девчонками покупали картошки и маргарину.

7.
И к холоду можно привыкнуть, если научиться беречь свое тепло. Кот носился под деревьями, отгоняя ворон и выслеживая белок, а спал со мной поверх одеяла, ограничивая мою возможность свободно шевелиться. У белок мех, конечно, теплее, чем кошачий, и живут они в дуплах, в тесноте, да не в обиде. Спускаются редко, что им делать на снегу, но видно, как мусорят, разгрызая шишки.
Весной это снежное царство выветрится, благодаря песчанику, вода быстро уйдет к корням и начнет прорастать первой снытью и травой с мелкими белыми звездочками. Черника выпрямится и выстелится зеленым ковром на полянах, оживятся крохотные елочки, и лес защебечет чистотой и молодью. К маю наберет силу подснежник и загустится ландыш, готовясь выбросить на солнышко свои благоухающие соцветья. Льды на берегу еще будут лежать, постепенно чернея и уменьшаясь, а срединный лед осядет вниз и окажется под водой, пришедшей с юга. Откуда-то появятся новые камни, или старые уйдут наполовину в песок, как в мягкой бездонной трясине, то всплывая, то опускаясь. Прилетят стремительные чайки, появится кой-какой народец, все еще закутанный по-зимнему в шубы и шарфы.
На берегу уже тепло и даже можно загорать среди ледяных торосов и грязной неразберихи. На первой волне забелеет вдалеке парус, едва дождавшийся этого необозримого раздолья, чтобы затрепетать от восторга на ветру. Но старый человек останется осторожным, чтобы не поддаться весеннему искушению, медлительным и недоверчивым, чтобы изменить что-то в своей надоевшей жизни. Или наоборот, вдохновится и поверит в свою силу, отдавшись воле, опьянится общим возрождением и не выдержит бурного наплыва чувств, задохнувшись от возбуждения, неожиданно для всех.
Выходит, что весной опаснее всего.