Случайность или необходимость.

Мне показалось, что из отдельных кирпичиков, можно построить дом, из кусочков ткани сшить платье, из обрывков можно склеить физиономию, на основании отдельных фраз выстроить образ человека, и простой перестановкой слов можно сделать открытие. Новое можно найти в необычном сочетании, чаще всего случайном или не сочетаемом.
Составить же представление о себе самом и определить свое место в мире, это, пожалуй, трудная задача, так как еще труднее согласиться, что тебя в этом мире нет, и твоего места тебе никто не заготовил.
Вот смотрю я на наших великанов, и совершенно не могу представить, что делается в их головах, они настолько суверенны и непроницаемы, благодаря своему статусу, настолько оторваны от остального человечества, что невозможно обнаружить даже намека на их ответственность, хотя бы за то, что говорят, не говоря уже за то, что они делают.
Но зато как наглядна и выразительная их независимость от рефлексивной Я-конструкции, от всего психического переживания качества, возможности, последствий, как чистая свобода, не требующая никаких объяснений.
Их тренсцендентальное существование, случайным образом связанное тем не менее с фактичностью, к организации которой они как бы имеют некоторое отношение, воспринимается ими как вечный удел свободного сознания в свете проектируемого "не-бытия".
На фоне этой абсолютной случайности они держат в своих руках все нити, связывающие их с миром, но только с одной целью - утвердить свое "бытие-здесь" постоянным строительством самих себя, до мельчайших деталей встраивая в свой универсум свою фактичность и, таким образом, ангажируя свою свободу.
В свете такой цели любая ситуация становится заложницей их прошлого, поскольку интерпретируется мерой и выбором, как свидетелями их присутствия. У них нет алиби, но есть осознание своего авторства, не обремененного ответственностью, чтобы поставить вопрос о своей исторической необходимости, а не простой человеческой авантюры, как феномена индивидуальной практики на социальном поле вне артикуляции смыслов.



Утвердить себя, а не разрушить.

Давайте перестанем критиковать библию. Но не надо расширять церковь. Нам, когда нас было 250 миллионов, хватало старенькой церквушки на краю сельского кладбища, хватало, кроме светских праздников, Рождества и Пасхи, чтобы помянуть родственников и порадоваться весне. Не надо кривить душой, что ты верующий, и вешать на себя килограммовый золотой крест, и делать вид, что разбираешься во всех этих устаревших словах и званиях, в идолах далекого прошлого, живите настоящим. Традиции, они не так уж и безобидны. Вся наша традиционность в основном свелась к насаждению религиозного мышления в стране, системность которого преступным образом превращала человека в послушного исполнителя, вместо того, чтобы возрождать в нем творческие способности, без которых невозможна никакая модернизация, если не вообще человеческое пребывание на земле. Любое развитие прежде всего предполагает смену традиций, деструкцию прежних представлений и выход в практическое пространство, чтобы наполнить само понятие преобразования реальными объектами, а не психологическим дуализмом размышлений онтологического плана. Творческое мировосприятие во многом формируется с помощью современных языковых конструкций, как отражением повседневного опыта и являет собой именно эту традиционность, которую мы ищем в религии, и за которой не надо так далеко ходить, в тексты средневековья. Все, что уже могло появиться и быть замеченным, оно уже обозначилось и запечатлилось в самотворящемся языке, характеризующим наше мышление, как конструирующий орган. Осталось только посмотреть и увидеть это новое, и без сожаления похоронить отжившее. Расставаться без сожаления, чем не традиция, не цепляться за авторитеты, приукрашивая обветшалых идолов, а с каждым шагом обнаруживая все новые горизонты и новые возможности преобразовать мир, и все дальше и дальше уходя от разочарований и не сбывшихся надежд. Быть в центре, наметить цели, обозначить границы, проложить маршруты, просчитать возможности и последствия, и все это дает нам язык, развивая прежде всего нас, оборачиваясь прежде всего к нам тем реальным гуманизмом, за которым идут обманываться в церковь, тот, который мы ищем повсюду, и найдя который, мы ощущаем себя счастливыми. Не пассивно познавать мир и записывать в историю совсем не абсолютные истины, а создавать его снова и снова, строить так же, как предложения, как тексты, как вы подыскиваете подходящее слово, как вы ломаете порядок слов, как вы ищите звук и значение, чтобы утвердить себя, а не разрушить.


Сокращать, так сокращать.

Допустим, Лужков пойдет в отставку и уйдет в оппозицию, раз уж он такой упертый, с него и Москвы хватило, раньше надо было в президенты лезть. Партию свою организует, с него еще станется, "Единую Россию" укоротит, давно пора. Вообще, это я думаю, Думу надо распускать, законы она не пишет, а кто-то пишет неизвестный и предлагает ей на рассмотрение. Ну и кто там их особо рассматривает, только что подпись рассматривает, кто писал, кто направил. И все - "за", вернее, один за всех проголосует, так как все остальные в бегах на Гаваях. Этих, оппозиционеров, Жириновского, Зюганова, их тоже надо убирать, как и Лужкова, на пенсию. Поэтому оппозиция Лужкову не нужна, если Думы не будет. На Триумфальную он народ не поведет, сам добился. Где ему прикажете свои проекты озвучивать, по телеку разве что, на первых порах отгавкиваться, что сняли. Оставить Совет Федерации, как раньше было, и советоваться с регионами, потому как деньги гребут либо оттуда, либо туда, уважать регионы надо. Совет Федерации нужен. Он же и законы все утвердить может. Тем более, что за Президентом все равно последняя подпись остается. Это ж сколько денег только на одной Думе сэкономим. Дмитрий Анатольевич тут чиновников сокращать надумал, а как он их будет выбирать под сокращение, это проблема, опять комиссия, опять уполномоченные, и те же деньги на них уйдут. А тут целую Думу враз взять и сократить за ненадобностью. Думы не будет и партии будут не нужны, где они противостоять друг перед другом будут, негде, тем более, что это не место для дискуссий, как Грызлов сказал, да и программ у них нет никаких, обсуждать нечего, хотя они и сейчас не больно-то выступают, "едро" там все заполонила. Партии не нужны и мучиться создавать их не надо. Количество членов приписывать, подписи фальшивые собирать на выборах, потом эти подписи проверять пачками, народ тормошить своими лозунгами, не решают они ничего, они даже эфира не требуют, потому что сказать народу нечего, а проценты требуют. И опять, это ж сколько денег сэкономим народных. Вот у меня такие будут предложения.


Преференции госпожи Батуриной

Преференции ( http://slovari.yandex.ru/ позднелат. praeferentia — предпочтение, от лат. praefero — предпочитаю) - это особо льготные или предпочтительные условия для развития какого-либо вида экономической деятельности государства, или для одной какой-то страны в системе международных отношений. Я так понимаю, если мы копаем в Якутии алмазы, то предоставляем ей скидки на продовольствие. Это будут взаимные преференции. А если у нас в стране после засухи нет пшеницы, то государство декларирует для этой отрасли преференции, направленные на ее развитие в одностороннем порядке. Масштабные реформы в России предполагали рыночные преференции и вынуждали правительство идти на классообразующие преференции в ущерб принципам справедливости, породив класс бедняков и миллиардеров. До какого-то времени существовали преференции в сторону либерализации, национальные преференции в обозначенности русского населения, так называемые политические предпочтения, но всегда в основе была определенная логика выживания и поддержки. Понятно и другое, что все эти преференции должны быть проведены законом, сопровождаться строгим контролем и содержать большое количество оговорок, чтобы избежать негативного влияния на конкурирующие отрасли, и на само понятие конкуренции, чтобы не перечеркнуть ее. Всем должен был понятен здравый смысл этих предпочтений, чтобы не подрывать другой смысл, смысл равенства всех перед законом. В чем же заключались преференции госпожи Батуриной, в том, что она все-навсего была женой градоначальника, и по своей экономической серости считала, что все "жирные куски" должны доставаться ей только на этом основании. Видимость тендерных конкурсов была запрограммирована на ее выигрыш, не нарушая никаких законов, по негласному сговору мафиозной омерты, и как-то незаметно рос ее аппетит, как у той старухи из сказки Пушкина с великодержавными амбициями, в услужении которой был Лужков в качестве золотой рыбки. У нас действительно страна, где каждому предоставлено право заниматься коммерческой деятельностью, со всеми отсюда вытекающими и утвержденными для нее преференциями, но так чтобы смешивать, не отличать государственные преференции от семейных, которые имели место быть в семье в силу возрастной разницы мужа и жены, или особого мужского расположения к супруге, о таких преференциях наше и все мировое законодательство умалчивает. Вернее, не путает, в отличие от господ Лужковых, которым почему-то показалось, что они и есть все государство российское. Эдак каждая жена, став первой леди, будет требовать себе преференции, отнимая их у других, действительно нуждающихся, на нее миллиардов не напасешься. И откуда такие амбиции у дочек фрезеровщиков, видимо, совершенно прав был профессор Преображенский, когда решил вернуть Шарикову его первоначальный собачий облик. Чтобы быть человеком одних преференций не достаточно.


Ответ одному блогегру.
http://sorgon-74.livejournal.com/2081.html?view=13601#t13601

Итак, что мы имеем: Полная атрофия русской культуры. А евреи ездят за наш счет заграницу.
Вопрос к автору статьи, вы о разновидностях культуры рассуждаете, или завидуете тем, кто раскатывает на бюджетные деньги? И отвечаю, что культура и ее национальные отличия как-то особо не противопоставляются. Чем богаты, тем и рады. А то что евреи ездят заграницу за государственный счет, так это к культуре даже этих евреев не относится, а скорее к их менталитету, основанному на общинно-родовых связях и национальной взаимопомощи.
Но бороться с этим или насаждать у себя такое - ошибочно, "русский русскому помоги", эта формула не для нас. Потому как не было ни родовой общины, ни особо продвинутой национальности, лишенной международных общений в виду географической замкнутости и климатического влияния. Автор пытается поставить вопрос об особенностях русской культуры и оправдывается, исправлясь на российскую.
Но все правильно, оправдываться не надо, своей идентичностью озабочены только русские, и никакая другая нация в составе Российской Федерации на свою не выраженную идентичность не жалуется. В чем же она, эта Русская идентичность.
Ответ автора - в русской душе. Так переведите, наконец, на русский язык это понятие "русская душа", которая есть, и живет, но где-то очень внутри, в темноте и проявляется, если только по пьянке, когда снимается контроль сознания, и все запреты, вот тогда... тогда наступает свобода о себе рассказать, показать себя, открыть то, что веками пряталось и запрещалось. А что же запрещалось веками? Что могло и должно было запрещаться, но сначала надо выяснить, Кем запрещалось, и что кем-то все-таки Запрещалось.
Что это за плач по утраченному величию, что-то такого никогда не замечала в простых русских людях, а вот еврейство действительно тем и занимается всю жизнь, что муссирует эту тему, величия.
Ответ. Все эти великодержавные и сверхчеловеческие чьи-то особенности идут от евреев и они глубоко нам чужды.
Открыть душу и посмотреть, и увидеть там только ГУМАНИЗМ, как и в любой человеческой душе, не ссылаясь на национальность. Гуманизм общечеловеческий и сила, способность защитить себя самим, не надеясь на богов, на пришельцев, на вождей. Про эту силу народную человек не должен был знать, потому и запрятали ее далеко в бессознательное, в душу.



Наброски к размышлению.

Не каждый поэт задумывается над феноменом поиска рифм, но никогда от них не откажется. Но не каждый читатель отдаст свое предпочтение поэзии, потому что не увидит в ней конкретного материала, которым наполнено его интеллектуальное пространство и особенно, если не найдет в нем никакой персонификации.
Если поэт начнет перечислять имена Пушкина, Лермонтова, Иванова, Петрова, то его поэзия пропадет, или превратится в пропаганду. А философа, не вспомнившего о Сократе или о Гегеле, не сочтут за философа. Журналист больше похож на философа, а критик предпочитает быть поэтом, потому что ему не важно, кто сказал, а важно, что из этого получилось.
Сегодня наше сознание формируется в основном телевизором и интернетом, слышимая информации в основном преобладает над зрительной, подобно музыке, и воздействует быстрее. Но если бы она нас так же и очаровывала, как музыка, своей безымянностью и ненавязчивостью значений, своей легкостью.
Ни того, ни другого в ней мы не найдем, ни музыки, ни информации, а есть только заклишированные именитые перечисления титулов государственных личностей, Путин сказал, Медведев подписал, Обама встретился, доллар дешевеет. Идет четкая установка действенного образа, и все остальное будет и должно быть связано с этим образом и являться его производной.
Как и философия, политика привязана к личностям, но она не может быть предметом мышления, а только предметом персонифицированных догадок о намерениях того или иного высокопоставленного лица. На таком принципе воздействия устроена и религиозная пропаганда, зацентрированная на конкретном образе, таким же способом формируются авторитеты и авторитарность. Персонофобия универсальная и незаменима.


Это вам не голыдьба лимоновская.

Скандал действительно бепрецедентный, это вам не голыдьба лимоновская на площадь вышла, свободы какой-то захотела, а это, поднимай выше, бизнес ополчился на Лужкова и не какой-нибудь там опять же местечковый, когда можно и без свидетелей разобраться, устроить мафиозные стычки на дорогах, когда капусту не поделили, а бизнес столичный, выросший не в отечественных экономклассах, а из международных элит-школ вышедший, по другим правилам обученный.
Европа даже заинтересовалась количеством судебных исков Лужкова, которые всегда почему-то решались в его пользу, но ведь это не простые граждане на него подавали, несмышленные в юриспруденции, которым побузить захотелось, а юристы профессиональные и дельцы той еще первой волны, даже им претит этот разбойничий стиль растаскивания столичной собственности, которые где-то в отдаленных уголках своей омертвевшей души еще продолжают оставаться патриотами, которые никогда не имели бы с ним дела в любой другой ситуации, если бы не должность его градоначальника.
Мы смеялись, а надо было плакать, когда Путин удивился, что Лужков, по заявлению Жириновского, отдает "жирные куски" за границу, этого не может быть, дал понять Путин, по той причине, что все "жирные куски" уже давно у самого Лужкова.
Есть хорошая поговорка, как приходит оно, богатство не заработанное, так и уходит, ну пожалеет чуток, малость, что хотел всю Москву купить, но не довелось, и успокоится на пасеке со своими пчелами, если и они от него не улетят, так же, как его баснословное состояние.
Другое удивляет, 20 лет под носом у Кремля и самого Путина, всей безопасностью страны ведующего, могли не замечать этих новоявленных графьев, хорошо замаскированных государственной символикой столицы, этого фанфаронства за сиянием кремлевских звезд, за народной славой исторических подвигов, могли не замечать варварского отношения к земле и к городу, и к самим москвичам, которые не уставая выходили на площади с требованием его отставки.
Слышат или не слышат власти сегодня свой народ, а он уже требует отставки Путина, окруженный рядами ОМОНа, согнутый занесенными над ним дубинками, или по-прежнему слово простых людей с площади не доносится до высоких стен Кремля, зато оно теперь услышано другими, теми, кто понял даже не то, в какой сегодня опасности находится страна, а то, что могут рухнуть все их надежды и бизнес, создать который стоило им намного больше труда и усилий, чем на это затратили господа Лужковы. А такое в их среде не прощают.

Просто заводит с оборота.

Нет ничего более раздражительного сегодня, как смотреть или слушать о чьем-нибудь богатстве. Не перечисляя. Просто заводит с оборота, когда льются бездонные реки бабла у людей, еще вчера казавшиеся робкими ягнятами, в том смысле, что чужого не возьмут. Но больше всего удивляешься тому, как им удается эти реки поворачивать в свою сторону и отворачивать от нас.
Приходишь в свою пятиметровую кухню, где в углу за холодильником "Саратов" стоит твой Пентиум-3, и думаешь, почему я так не могу, когда вроде бы всем можно. Потом понимаешь, что не хватило тебе места в переполненном кинотеатре, и приходится стоять у маргинальной стенки, откуда тебе никакого кина не видно.
А реки, они текут и текут, и на твою кухню не заворачивают. И тем единственным еще можно успокоится, если порадоваться на "Поле чудес" за какого-нибудь везунчика приставленного, и что выпадает иногда у кого-то "Приз" или можно позвонить другу, который как и ты, ничего в этом бабле не смыслит. Все где-то там, за стенкой, в телевизоре, и дворцы и "Мерседесы", ты их видишь, а они тебя нет. Раздражает.
Но бывает, что это "чудо" вдруг сваливается, ни тебе, так кому-то на голову, да так, что мозги искрятся от напряжения и сносит башню. Тогда выползаешь из своей вонючей конуры потихонечку на свет божий, осматриваешься и мчишься прямиком в магазин, чтобы первым делом наесться до отвала, чтобы купить то, на что смотришь уже полгода, глотая слюнки.
Искалеченные двадцатилетней нищетой, нам уже не подняться, не вырваться из лап каждодневной экономии, даже если у тебя теперь долларовые залежи и хрустальные апартаменты.
Вот этот Лужков с Батуриной, без фамилий не обошлось, для них ведь не деньги уже важны, и не дворцы перламутровые, они сейчас на той ступеньке стоят, когда нас нищих в муравьиный размер видят, когда не в зависти, а во власти смысл благородного гуманизма изъявляется, но подождать, когда мы отстроим очередную свою муравьиную кучу, чтобы смести одним махом, одним пальцем все наши удобства во дворе, чтобы выстроить очередной гламурный дворец или египетскую пирамиду для собственного бахвальства.
Все правильно, перед кем. Бахвалиться перед убогими голодранцами, потому что только мы теперь остались недосягаемыми им в своем самоотречении, спрятанные за холодильниками в тесных каморках у стареньких компьютеров. А всех остальных вокруг они уже заразили неизлечимой болезнью наживы и приучили к лицемерию.


Атеистическое.

Любая религия человека раздваивает, предлагая ему, кроме того, что у него уже есть, кроме реальности, в которой он сам себе хозяин, другой мир, в котором хозяин какой-то Бог. Трудно не переступить этой онтологической грани, когда сотворение мира удовлетворяет на первых порах утомленный в поисках причин и объяснений ум, оставляя незамеченным сотворение самого этого бога, но увидеть в окружающей человека природе и явлениях единство и взаимосвязь между собственными поступками и помыслами и их адекватной, морализированной, сторонней оценкой, в которой человек постоянно нуждается, с детства привыкший к похвале или к порицанию, исходящих от родителей.
У ребенка нет иного бога, кроме родителей, потому что нет у него еще умения абстрактно мыслить, представлять, за исключением - бояться кого-то так же, как угроз, за которыми часто следуют наказания. Даже к вещам, представляющим физическую опасность, таких как огонь, вода, движение автомашин на дороге, возможность потеряться, он не испытывает никакого страха, пока не получит предостережение о них извне. Второй мир развивается в нем вместе с развитием со-знания, когда возникает потребность обобщить подмеченные факты и нащупать их повторяемость и зависимость.
И если человеку в этот переломный момент его развития не внушить страха, не запугать его трагическими последствиями, он начнет сам исследовать объект опасности и найдет выход, чтобы эту опасность избежать. Этот момент в развитии можно считать первым раздвоением сознания человека, когда один самостоятельно ищет выход, а другой просит о помощи, запуганный изначально.
Тот, кто преодолел опасность и почувствовал в себе силу, он и заметил первый этот страх у своего соплеменника, чтобы прийти к нему на помощь вначале, а потом и попробовать манипулировать им в своих интересах, продолжая его запугивать.
И вот это отеческое ограждение от опасностей для таких перерастает в религиозное действие, обрастая ритуалами, правилами и требованиями, останавливая или ограничивая все остальные познавательные потребности, заставляя человека уже постоянно находиться в этом иллюзорном мире опосредованных надежд и чувств, называемых верой.
Казалось бы, нет ничего проще, разрушить семейные устои и придет конец религии. Но как сложен путь к этому осмыслению себя богом, никем не созданным, бездетным, но творцом, независимым и могущественным, и как тонка эта перемычка в сознании, чтобы не нарушить извечное равновесие между желаемым и действительным, чтобы наконец остаться в действительном и понять, что у человека один мир и один путь, путь к самому себе, и только он один тут настоящий хозяин.


То, что делается на Триумфальной, это беда.

http://www.echo.msk.ru/blog/limonov/704113-echo/

Эдичка жмет на свободу собраний, в то же время, не может отказаться от Триумфальной, если он откажется, никакая Болотная его не спасет, утонет в болоте собственного упрямства. А Триумфальная без него, хуже, она погибнет.
То, что делают на Триумфальной, это беда, даже если будет построен подземный паркинг, это все равно означает, превратить историческую площадь в очередную автостоянку, окружив витринами с копченой колбасой.
Учитывая высоту памятника Маяковскому, площадь должна быть еще шире и свободней, чтобы этот памятник был виден издалека, чтобы идти к нему как к святыне, чтобы возвыситься вместе с ним над всем мелочным и постыдным, что еще осталось и копится смрадным грузом в душе каждого, чтобы он не казался совершенной случайностью в окружении блинных, рюмочных и макдоналдсов, чтобы оставалось что-то от того времени, в котором жил великий поэт великого народа.
Да, великое время было, когда можно было вот так с великой трибуны гордиться своим временем, не по указке, не по разнарядке редакторов, а чтобы действительно верить в дело, за которое готов отдать жизнь.
Сегодня никто из нас своим временем гордиться не может. Потому что перевернуто в сознании и облито дерьмом то, без чего человек себя таковым не ощущает, его права быть человеком сегодня огородили колючей проволокой, бетонным забором и разрешением им быть, которое надо испросить еще у высокого начальства, высота которого моральными качествами не измеряется.
Историчность Триумфальной как нельзя лучше подчеркивается и ценна именно вот этими лимоновскими акциями протеста, именно они придают ей историческую значимость и общественную весомость не простой площади, а уникальной и неповторимой. Лимоновцы уже вошли в ее историю и биографию, они уже занесены в память народную как образ национальной гордости, образ борцов за свои гражданские права, и сломить их невозможно.


Что сделает папа, вопрос..

Присмотритесь к детям, у меня странице мелькает реклама, девочка рисует и показывает отцу свои рисунки, а мама в это время моет на кухне посуду. Купить посудомоечную машину призывает реклама, к великой мойке призывает нас сегодня оппозиция. Для небольшой семьи дорогая посудомоечная машина - это сложно и не нужно, а вот что делать в масштабах страны, это должен решить папа.
Если девочке не понравится то, что она нарисовала, она может взять и порвать неудавшийся рисунок. Мама может не мыть посуду, а использовать одноразовые тарелки, а папа будет совершенно свободен от детского лепета и займется глобальными проблемами.
А теперь представьте на месте рисующей девочки Премьер-министра Путина, то, что они задумывали над Россией с Ельциным, оказалось уродливым некрасивым детским рисунком, но освободиться от него, как это может сделать ребенок, нельзя. Россию не смять как листок бумаги, не отмыть никакими моющими средствами.
Но рисунок продолжает не нравится, и уже не одному Путину, общественность заговорила и требует объяснений, что вы такое нарисовали, господа.
Папа, теперь мыслящий глобально, должен предложить обществу как минимум бесполезную посудомоечную машину, либо опять же глобально, развалить неудачную постройку.
Вопрос, что сделает папа? Папа скорее всего сделает второе, потому что никакими средствами эту карикатуру не отмоешь.
Россию ждет участь неудавшегося рисунка.


Прогнозительное метеорологическое.

Ну вот и повоевали. Полстраны сначала высушили, потом подожгли, теперь придется все-таки реки вспять разворачивать и заливать среднерусскую возвышенность.
Это же какую микроволновку надо иметь, чтобы в течении всего лета не выключать, сама она не отключается. Теперь, похоже, холодильник включили.
Умные дяди сидят с ядерной кнопкой и думают, что их кто-то боится. А теперь и всем стало понятно, что до ядерных кнопок дело может не дойти. Войны становятся все более экологичными, окружающую среду не загрязняют. И оружие это скоропортящееся, долго хранить его в бездействии даже опасно. Изобрели - сразу же применили, посмотрели, как оно действует.
Если поговорку вспомнить, огонь, вода и медные трубы, так впереди у нас вода намечается. Но прогресс все-таки есть, метеорологам теперь голову ломать не надо, за тучами следить, температуру на высоте измерять. давление. Кто знал, что дойдем до этого, поймем, что погоду предсказывать бесполезно, все равно не сбывается, а вот планировать сегодня дождь, а завтра снег, так это же совсем другое дело.


Сущность самки в нас еще никто не отменял.

Поняла из постов и комментариев, что кто-то помог кому-то прооперированному, но взаимности не получилось. И еще поняла, что поссорились две известные женщины, кому-то известные. Мне так их имена ничего не говорят, но по характеру обид - типичная история. Не знаю, знают ли они обе, что в стране кроме них еще 90 миллионов обиженных женщин, а в ЖЖ и того больше, и что женщины - самая обижаемая и обижающаяся часть общества.
Основные наши обидчики, это, конечно, мужчины, на первом месте, а на втором месте - возраст. Женщина женщину никак обидеть не может, она может только ей завидовать. Ее положению в обществе, успеху, здоровью, обеспеченности.
До тридцати лет мы не замечаем своих соперниц, купаясь в лучах своей молодости, после тридцати все чаще ищем этический смысл в некоторых их поступках, но и это для нас еще не главное. Оно наступает тогда, когда женщина вдруг понимает, что все труднее становится выглядеть красивой, бум внимания прошел, а результатов ноль, все тот же причал, пустынный и холодный.
Тогда наступает время первой обиды, еще можно назвать это разочарованием в жизни, но ни в коем случае, не в себе. Они все также убеждены в своей вечной неотразимости. Это время и первых страданий, и время принятия волевых решений. До иной такой дурехи может наконец дойти, что с этого дня жизнь покатилась под уклон, и лучше самой выйти пока не поздно из игры, чем ждать, как тебя отодвинут на обочину другие.
Если таких решений не последовало, начинается изматывающий курс ожидания, который может никогда не кончится.Сущность самки в нас никто не отменял, и к старости этот стереотип самочного поведения остается определяющим. Мужчины его чувствуют и обходят за версту, тогда он обрушивается на женщин. Чаще это подруги или знакомые, к кому мы каким-то образом привязаны.
Что делать, спросите, молчать. Учитесь молчат, мои дорогие. И тогда многие проблемы, решить которые вы уже потеряли надежду, исчезнут сами по себе, а то и обернутся к вам удачей.


Почему две головы.

Стоило схлынуть первым впечатлениям от перестройки и демократии, как тут же зашевелились буржуазные пережитки, до поры до времени хранимые в тайниках подлинной человеческой сути.
С ростом количества денег и собственности в руках пробивалось и застарелое чувство господина, вершителя судеб, нет, не хозяина, на что видимо рассчитывали те, кто затевал этот переворот, не того, кто лишний раз подберет и положит на место, кто травинку не выбросит, зернышко не потеряет, а вот этот образ непререкаемого самодержца.
Это все осталось, нам говорят, в микроэкономике, хозяин, а в макро, тут масштаб другой.
Взболтанная рабоче-крестьянской революцией система вновь устаканилась и начала набирать обороты. Но как-то шла вначале однобоко, деньги-то расхватали, самодержцы, а держать и содержать их оказалось некому, рабов загодя не заготовили. А такое добро, как рабы, раньше в войнах жестоких добывались, кстати, вместе с богатством. А тут на тебе, подфортило, чудо какое-то, миллиардер за миллиардером, живут, шикуют, недвижимость в Европе скупают, на яхтах разъезжают.
Хорошо ей, Европе, там рабов хватает, там есть кому горбатиться, и есть, ради чего. В России этого не получилось. Те, кому ничего не досталось от дележа общественной собственности, спивались, болели и умирали. Их дети, не приученные к рабству, тоже спивались, травились наркотиками, грабили и отсиживали сроки. А господам неумолимо хотелось начать господствовать, вот и воспользовались гастарбайтерами, и дешево и послушно, и не пьют, главное, ну чем не рабы. Привезут их из знойного Таджикистана, а они и рады, лес, трава. Поселят их по пятьдесят человек в вагончике, тепло. А что потом крыши аквапарков падают, колонны перекособоченные стоят, так что с них взять, народ неграмотный.
Итак, все вроде бы нормально, господа есть, рабы есть. Но ведь теперь и царь нужен, корону надо на кого-то надеть, потому как герб российский с коронами взят у царей бывших.
Вот если бы мне кто сейчас сказал, почему две головы и две короны на гербе, никто не скажет. А я знаю.
Я много чего знаю, век у меня долгий. Потому так, что в России две власти было, одна власть царя, а другая патриарха, власть духовная. Вот оттуда и две головы надо было иметь.
Но у нас ведь даже так не получается, каждый себе тянет, а патриарх так вообще уже эту корону не снимает, так в ней и спит, наверное. Осталось только вторую голову найти, не пропадать же реликвии.
И найдут, потому что зов предков сильнее всех политических предпочтений времени, традиции на Руси немалой стойкостью обладают.
А народ тот, кто эти традиции придумал и хранит, пусть теперь вместо светлого равноправия получает мрак православия, если он еще к тому времени не вымрет. Вот ведь до чего додумались с этой перестройкой.


Все в порядке.

А ведь у меня так ничего и не было. Ну там дом, муж, семья, дети, - все это приходило и уходило, проваливалось в неизвестность, в яму безголосую, и впоследствии никогда не всплывало. Будто вокруг меня глухая стенка, а я - сверчок замурованный. Сто сорок пять миллионов проживает в стране, шесть миллиардов на земле, в одном только моем доме десять парадных и девять этажей, а слова сказать некому. Изоляция непробиваемая.
Вначале думала, что это я такая необщительная, что это мне трудно с людьми разговаривать, потому что мне не о чем с ними говорить, потому что, если я с ними заговорю, то вынуждена буду перестраиваться на их волну, вникать в их проблемы, давать им советы, жалеть и сочувствовать, но чаще поддакивать и восхищаться ими всеми с ног до головы, и помнить всех их мужей и родственников.
А потом вижу, что это они все от меня ждут, чтобы я остановилась, улыбнулась, погладила их шаловливую собачонку, нашла тему, которая бы всех устраивала, про погоду, про цены, про здоровье и что для него полезно, а что нет. Это мне только казалось, что меня для них нет, это я только с ними рядом проживаю, это я их соседка, а не они мои соседи.
Вот он выглянул напротив, покурил на балконе, захлопнул форточку, и нет его. А тот окно решил поменять на металло-пластиковое, чтоб даже звук не проникал, жалюзи повесил, чтоб через полоски понаблюдать за своей машиной, и - кто там разворачивается в три часа ночи, и - телевизор.
Вот она, наша независимость, а смотреть по тому телевизору нечего, но я этого кругового безмолвия не нарушу. Хорошо, что у меня эта стенка прозрачная, причем односторонняя, я их вижу, а они меня нет.
Что еще придумать, забор трехметровый на своей даче поставить, собачню развести, видео на каждом углу, и тоже - молча, отвечать на звонки автоматом, мне важно ваше мнение, в комментарии пробурчать у-гу, щеку подставить для поцелуя при встрече, и тупо мечтать, поскорей бы уехать от всего этого туда, где не надо прятаться и говорить, что у тебя все хорошо и все в порядке. Тяжелая это вещь, человечество, особенно в местах наибольшего скопления, когда, вопреки всему этому количеству, остаешься один, и даже возраст тут не имеет значения.


Вот почему они аппаратуру отключают.

Когда на сцену выходят молодые артисты до 25 лет, они еще не артисты, а паяцы, но все знают, о чем они будут петь, о любви. Когда Пугачева или Долина выходят на сцену, все тоже знают, о чем они будут петь, о любви.
Нет, даже не так. Когда на сцену выходит женщина, все знают, о чем она будет петь. О любви. И еще мы знаем, что о любви может петь седовласый мужчина, Штоколов, например, свои замечательные романсы-воспоминания, и мы ощущаем за этими откровениями высоту чувств и сладость скупой мужской нежности. И еще мы знаем, что Пугачева никогда не запоет о голодающих детях Гватемалы, о больных спидом африканцах, она даже не задумывается сегодня, в какой стране будут жить ее дети, потому что в России они жить никогда не будут и уже не живут..
Но когда на сцену выходит Шевчук или Боно, мы знаем, что они не будут петь о любви, о той, о которой поют женщины или старики, они будут петь о любви к жизни, о любви к растерзанной снарядами и мусорной эрозией земле, о боли, которая рвется из сердца при виде умирающих от голода и болезней бедняков. Они певцы, они музыканты, они жители планеты и страдают вместе с ней от варварства глухих сердец, к которым не достучаться даже музыке.
Музыка сегодня не удел эстетов-одиночек, не просто фон для трагедий Голливуда, не воинские марши капелланов на триумфальных площадях, кстати, о площадях, которых у нас уже не осталось, о триумфальных победных площадях, только одна Красная площадь для тихих захоронений вождей и отличившихся приближенных к ним граждан. Нормальным людям кричать там просто не прилично.
Но я не имею в виду и ту музыку наших бардов-гитаристов, Высоцкого, Цоя, Розенбаума, чьи голоса время от времени вырываются из преступной тишины политического мрака, чтобы перевернуть наше притупленное сознание и дать выход накопившейся агрессии, а музыку земли, музыку, как личность, восставшую против и агитирующую за, за любовь, за чистоту, за справедливость. За будущее планеты, которого уже может не быть. Это уже крик о помощи, призывающий подняться и пойти, отдать все, что потребуется, сделать все, что необходимо, но только не оставаться глухим, а им уже оставаться невозможно.
Она будит, она ведет, она окрыляет. Вот почему ее боятся власти, отключая Шевчуку усилительную аппаратуру на Пушкинской площади в защиту Химкинского леса, вот почему они в упор не хотят признавать настоящих музыкантов, а предпочитают серое песнопение козлищ и престарелых куртизанок.
Сегодня музыка обрела политическую тему, она становится общественной силой, которую уже не сломить и не отключить никому.