Преступление и наказание.

Женщина не может заставить озверевшего мужчину остановиться, она может только убежать от него или спрятаться, или кричать о помощи, уважать женщину может заставить только другой мужчина.
Вот поэтому раньше существовали дуэли, а еще были рыцари, и отцы, которые должны были вести свое чадо к алтарю и передавать ее из рук в руки в другую семью под ответственность любящего мужа.
И долг отца состоял в том, чтобы охранять дочь. Он же должен был наказать насильника, посягнувшего на честь его дочери до свадьбы. И никаких других традиций и других народов не было, чтобы дочерей вышвыривать на панель, подобно Сонечке Мармеладовой, и жить за их счет. А если и было что-то подобное, что описал Достоевский в "Преступлении и наказании", то оно осуждалось, и несмываемым позором ложилось на всех остальных детей не только в этой конкретно семье, но и на весь род, на всю нацию.
В условиях военного времени эти законы никто не отменял, их никто не может отменить в принципе, и никто не имеет права говорить о том, они ему не известны.
Какие это должны быть условия, и какая это должна быть война, чтобы на виду у подчиненных офицеров и солдат, которым было приказано не входить, совершать поругание над еще почти ребенком, и оправдывать это местью за такие же злодеяния врагов, опустившись до их уровня. В условиях военного времени любой другой настоящий мужчина должен был взять пистолет и пристрелить этого полковника на месте, и будь что будет.
Какими же надо было быть запуганными этим полковником, чтобы слышать крики о помощи и делать вид, что это всего лишь прихоть, очередная баба, а баба - не женщина. Она и не человек, она дочь врага, значит и тебе враг.
Для чего воевал этот полковник, хочется спросить, чтобы сравниться по зверству и жестокости с отморозками, захватившими Беслан, или это была не война, а примитивная разборка бандитов, как с той, так и с другой стороны. И чем он, этот русский офицер, был лучше какого-то Басаева, чтобы диктовать тому свою волю.
Не одну сотню лет сталкиваются на Кавказе коренные традиции с откровенным попиранием их чужаками, называющими себя русскими. Не русские это, а отребье, позорящее нацию, которое где-то переодевают в офицерскую форму и посылают вместо себя вести под пули безусых новобранцев, отдавая их тела таким озверевшим бандитам, основное ремесло которых убивать.
С каким лицом этот полковник приходил к жене, к дочери, к сыну, чтобы каждый день видеть на их лицах осуждение, или сожаление, что вернулся, потому что все уже вошло в стадию необратимости и будет отныне только наказанием за совершенное. На его месте даже фашистский головорез-гестаповец застрелился, или сбежал бы подальше, изгнанный своей страной.